Зеленая кровь - Страница 7

– Ты что, кошкин сын, что ли? – удивился Рамон. – Вот уж не похож на котенка!

Чужак пожал плечами.

– Я и не котенок, – сказал он. – Просто тетя Манефа со мной дружит. Она меня кормила.

Ишь, как он про кошку, подумал Рамон. Кошка его кормила. Нет, до щенка ему далеко.

– От тебя еще молоком пахнет, – сказал Рамон высокомерно. – Ты чего, молоко пьешь? Ты маленький?

– Пью, – голос у чужака был спокойный, но не такой кроткий, как выражение лица. – Меня Хольвин угостил. А ты бы не стал?

– Стал бы, – сознался Рамон. – Вкусно. А почему у тебя затылок молоком пахнет? Ты что, голову, что ли, туда макал?

– Нет, – сказал чужак. – Не макал. Я не знаю, почему. Что у тебя за манера так обнюхиваться? Что ты так узнаёшь?

– Все, – Рамон опять почувствовал себя круче и старше. – Я, например, знаю, почему ты такой тощий. Ты мяса давно не ел. От тебя совсем мясом не пахнет. И кровью… почти не пахнет. Только чуть-чуть… и странно как-то. Тебя чего, ранили?

– Это не меня, – сказал чужак грустно.

– Лучше бы Хозяин тебе мяса дал, – сказал Рамон.

– Я мяса не ем, – сказал чужак.

Рамон поразился так, что еще раз хорошенько чужака обнюхал. Просто для проверки – ведь наверняка врет. Не может настоящий зверь жить без мяса. Ноги протянешь.

Не козел же он, в конце концов! Вот уж чем от него точно не пахло – знаем мы, как пахнут козлята…

А чужак отстранялся и косился, будто ему не нравилось, что его нюхают. И мясом от него вообще не пахло.

– Что же ты ешь? – спросил Рамон, склонив голову на бок. – Одно молоко, что ли? Как сосунок? Или – одну траву, что ли?

– Нет. Вот еще. Я ем веточки.

– В смысле – грызешь?

– Ну, в смысле – сначала грызу, а потом съедаю. Ты мясо тоже сначала грызешь?

– Кости… но веточки… Ты что, хочешь сказать, что ты палки глотаешь?!

– Веточки, а не палки, – теперь у чужака сделался снисходительный вид. Рамон понял, почему: потому что Рамон никак не возьмет в толк то, что этот тип считает простой вещью. – Самые вкусные – ивовые. Молоденькие. Еще вот ольха… или, знаешь, свежие сосновые иголки, еще светленькие… а еще – вот это дерево. Яблоня.

Самое дикое, подумал Рамон, что не похоже на вранье. Так можно говорить только о еде. Но ведь невозможно…

– Как можно сосну грызть?! – пробормотал он потрясенно. – Она же колется! В нос! И горькая!

Чужак пожал плечами.

– Я же не спрашиваю, как можно мясо есть, – сказал он безумную вещь. – Мертвое. Вонючее. В крови. Которое раньше было живое.

У него на секундочку сделался такой неприязненный вид, что Рамон зарычал.

– Не кусайся, – сказал чужак. Миролюбиво.

– Почему? – сказал Рамон. – Ты драться не любишь?

– Не люблю. Я умею, ты не думай, меня папа учил. Просто не люблю. Мне папа говорил, драться можно только в двух случаях: когда нападают и из-за девочки. Но девочки я тут не вижу, а если ты нападешь… это будет нехорошо. Папа говорил: если нападают, надо убить. Или попытаться убить. А то тебя убьют.

Рамон задумчиво почесал бок и выкусил блоху. Чужак был серьезный парень. Но странный.

– Чего драться из-за девочки? – спросил Рамон с любопытством.

– Осенью. Девочкам сильные нравятся, – пояснил чужак.

Рамон усмехнулся. Сильные нравятся… тоже, новость. С сильными бороться интересно. А просто смотреть какой девочкам интерес?

– А играть? – спросил он.

Чужак улыбнулся. У него были крупные передние зубы и совсем не было клыков.

– Хочешь играть? Давай. В пятнашки. Или – бодаться. Кто сильнее.

– Как это – бодаться?

– Это лучше – когда перекинемся, – сказал чужак.

Рамону стало интересно. Это уже была совсем новая игра, в новую игру всегда забавно поиграть. Он перекинулся кубарем, чужак – осторожно и не спеша. И стал таким зверем, что Рамон помимо воли заскакал вокруг, заливаясь лаем.

А чужак смотрел на него сверху вниз девчоночьими темными глазами в длинных ресницах, стоя на тонких длинных ногах, нагнув горбоносую голову с крохотными рожками, встряхивая коротенькой светлой гривкой. Рамон был городской щенок – он еще никогда в жизни не видел лосят…

Задремавшего Рамона разбудил запах сырого мяса.

Он еще глаза не успел открыть, как струя этого запаха выбила слюну из-под языка и сжала желудок голодным спазмом. Сколько ж я уже не ел, подумал Рамон. Вторые сутки голоден – только воду хлебал. Мясо!

Он открыл глаза, встряхнулся и сел. Мэллу, в Старшей Ипостаси, обхватив руками колени, сидел напротив и презрительно смотрел на него из-за решетки. Человек в пропотевшем ватнике, чья душа еще жила, но уже начала загнивать, ухмыляясь, стоял около клетки. Он держал в одной руке электрошокер, а в другой – большую миску, наполненную кусками сырого мяса, политого сырым яйцом.

Рамон бессознательно вильнул хвостом.

– Вот и умница, – ухмыльнулся человек еще шире, показывая желтые испорченные зубы. – На, лопай.

Он открыл маленькую дверцу у самого пола клетки, не сводя с Рамона глаз и напряженно ухмыляясь, и втолкнул миску внутрь. Миска проехалась по полу до самого носа Рамона – и он остановил ее лапой. Человек плеснул в другую миску воды из ведра, втолкнул и ее тоже, расплескивая воду, скривился в странной гримасе и ушел.

Рамон облизался – и тут же услышал ледяной голос Мэллу:

– Бобик, забыл, что тебе говорили?

От голоса растерялся и обернулся, капая на бетон с языка.

Верхняя губа кота дрогнула, не столько злобно, сколько пренебрежительно.

– Понюхай это мясо, дурак. Хорошенько понюхай, если у тебя есть какие-нибудь ноздри.