Зеленая кровь - Страница 81

Они все были в Старшей Ипостаси – и все рванулись вперед, перекидываясь на бегу. Волк заслонил Хольвина собой, крикнул:

– Остыньте, это посредник! – и Стая остановилась широким полукругом, показывая клыки. Присутствие Хольвина помешало радостной встрече.

– Он меня из клетки выпустил, – сказал волк. – И с лесом разговаривал. Вроде как свой… Да что вы, ребята…

Напряжение спало. Первой не выдержала сука, перекинулась и бросилась вперед, толкнула волка плечом, обхватила за шею, торопливо и жадно принюхалась к волосам, к лицу, за ухо:

– Лютый, Лютый, мы думали – ты мертвый! – так Хольвин и узнал имя волка в Стае.

Лютый скульнул и зарылся носом в ее волосы. Это послужило сигналом к действию для всех остальных. Молодые волки толкались и обнюхивались, покусывали друг друга за плечи и за шею, щенки повизгивали от восторга; старый волк – он выглядел лет на сорок пять человеческих – в старых шрамах на жестком обветренном лице, не спеша, подошел, разогнав молодежь. Лютый, смущенно ухмыляясь, дал себя обнюхать.

– Пахнешь мерзко, – сказал Старый. – Болен, ранен?

– Да так, – пробормотал Лютый, отворачиваясь, с нервным зевком. – Голодный чуток. Да и место там было… вонючее… Здорово, Старый… отлично пахнешь… я соскучился…

– А человеку что надо? – спросил вожак. – Посредник, значит?

– Здравствуй, Старый, – сказал Хольвин, протягивая руки, которые тут же принялись обнюхивать щенки. – Я хочу отомстить людям, которые убивали твоих родичей, и понять, как успокоить… сам знаешь кого. Прошу твоей помощи.

Старый подошел ближе и внимательно понюхал Хольвина в нос, потом перешел к вискам, а под конец взял за руку и внюхался в запястье так, что Хольвину стало щекотно – но он не отнял руки. Он отлично знал, что псы, домашние и дикие одинаково, живут обонянием: у них неважное зрение, а слух дает относительно мало информации социального плана. Старый волк не стал расспрашивать именно потому, что не видел в этом нужды; он, как все псовые, уточнял мотивации и степень откровенности собеседника по тончайшим оттенкам изменения запаха, создаваемого феромонами. Страх, любовь, ненависть, коварство, насмешка, хитрость – все чувства живого существа, обладающего душой, равным образом имеют и для волков, и для собак свой аромат, именно потому человеку совершенно невозможно, даже обладая недюжинными актерскими способностями, обмануть умного пса.

Человека всегда выдает запах лжи.

Закончив это обонятельное сканирование, Старый поднял голову и встретился с Хольвином взглядом зеленовато-желтых холодных глаз, вовсе не похожих на глаза домашнего пса, цепких, разумных и жестоких. Впрочем, сейчас в этих глазах не было ни вызова, ни угрозы. Хольвин чуть улыбнулся, волк наблюдал за ним, склонив голову набок.

– Проверил? – спросил Хольвин ласково.

– Да, – Старый бессознательно облизнул губы, имея, вероятно, в виду увлажнение чувствительной мочки носа, но упустив из виду, что человеческий язык до носа не достает. – Хороший запах. Люди нечасто так пахнут. Хочешь погреться?

Хольвин кивнул, присел на выступающий корень к огню. Волки расселись и улеглись рядом, обнюхивая и толкая друг друга; в их игривых прикосновениях было столько тепла и дружеской нежности, что воспитанный на страшных сказках горожанин не узнал бы в резвящейся компании самых опасных хищников севера.

Старый уселся, обмяв папоротник, спокойно и уютно, по-собачьи опер подбородок на руку. Задумчиво проговорил:

– Убить… да, это было бы хорошо. Это было бы совершенно честно, посредник. От них припахивает… тухлятиной. Я их не видел, но я хорошо нюхал следы. Я могу проводить туда, откуда они пришли.

– Можешь разыскать? – спросил Хольвин. – Лютый мне не говорил…

– Щенок еще твой Лютый, – хмыкнул Старый. – Что он знает? Он города никогда и не нюхал. Да и потом – для молодых все люди воняют, кто больше, кто меньше, все, в сущности, одинаково. Найти их логово было бы очень и очень просто… если ты хочешь убить.

– Но прошло две недели… ты хочешь сказать, что можешь взять такой старый след?

Старый печально ухмыльнулся, обнажив пожелтевшие, но еще крепкие клыки.

– Да вот еще! Я тогда, в тот день, когда моя подруга и дети умерли, прошел по следам до шоссе. А потом мы с Пройдохой и Нахалкой чуток прогулялись по запаху этой машины…

– Вы и это можете?

– Тоже – невидаль! Да от нее за версту несло! Мертвечина, порох… как тебе объяснить, запах такой… его обдумать проще… сладкий такой, но противный… Кровь, это понятно… Короче, я думаю, эта машина до сих пор окончательно не заветрелась. А Пройдоха – нюхастый щенок.

Нахалка, подняв лохматую голову с плеча Лютого, укоризненно сморщилась – ей не понравилось, что вожак отметил кобеля, а не ее. Лютый нежно тронул носом ее ухо. Пройдоха, приблизительный ровесник Лютого и имеющий с ним явное братское сходство, но темнее окрасом, подвинулся ближе с совершенно собачьей, лукавой и умильной миной; Хольвин машинально погладил его, как пса – впрочем, Пройдоха не только не отстранился, но даже понюхал его ладонь. Хольвин спросил:

– Неужели вы шли до города?

– Нет, – отрезал Старый. – Я еще не выжил из ума, чтобы ради мертвых детей рисковать живыми. Мы ходили в другую сторону. Туда, откуда машина приехала.

– Разве она не из города?

– Да нет же, говорю. Выехала на шоссе с грунтовой дороги. Оттуда, из-за Уютного. Мы прошли до самого места, откуда она взялась. Там лес и высоченный забор с железными воротами. Огорожено много места и пахнет зверем, кровью, бензином и всякой человеческой дрянью. Ходячей падалью несет – с ног сбивает. Могу показать, где. Возможно, они еще туда вернутся.