Зеленая кровь - Страница 49

Урлинг, по-настоящему уважавший только собак, считал, что красивая безделушка, которой в его глазах была домашняя кошечка, должна быть под рукой, когда Хозяину хочется ее ласкать, и по временам, видя кошку, приходил в настоящую ярость, которую стоило немалого труда сдержать. Его талант общения с живыми существами был слабоват для того, чтобы расположить к себе независимую кошку, а понимание собственной слабости не делало Урлинга сильнее. Манефа прекрасно все чувствовала; в отместку она забиралась в темные закоулки, пряталась в подвале и на чердаке, бродила по забору, дразня и доводя до исступления собачью стаю, и делала Урлингу мелкие кошачьи гадости.

Приятная жизнь, нечего сказать.

Живи Урлинг в городе, Манефа ушла бы, чуть-чуть окрепнув. Город она прекрасно знала и могла в нем выжить, найдя себе занятие или даже другого Хозяина по сердцу. Но Урлинг, на ее беду, жил в безлюдной глуши, где на сотню километров кругом стоял враждебный лес, совсем чужой для Манефы. В ранней юности кошка пыталась привыкнуть к бродячей лесной жизни – уходила на целые недели – но домашнее воспитание тянуло к горящему камину, к сливкам и вареной курятине, к тихим вечерам на крыше, под самой луной… и даже к дурням-псам, разорявшимся, загнав ее на дерево.

Не складывалось. А потом Манефа стала взрослой.

Она каталась по коврам Урлинга, оставляя на них шерсть, и вопила кошачьи любовные призывы, которых заведомо никто не слышал и над которыми потешались псы. Хозяин высказался в том смысле, что если ей все равно, где орать, то, по его мнению, она должна орать в лесу. Манефа ушла.

Орала в лесу. А лес был достаточно диким и глухим, чтобы призыв был услышан. Здесь, далеко за городом, в самой чаще, у скальной гряды, водились рыси.

И на призывы Манефы откликнулся Неру, первая любовь, коготь в сердце. Шикарный кот с насмешливой и равнодушной располосованной мордой. Пятнистый вихрь, безупречная боевая машина.

Его прельстила не сила, Манефа не надеялась. Экзотика.

– Тебе, конечно, лучше вернуться под крышу, детка, – сказал он после недели сплошной любви. – Здесь такой, как ты, котят не поднять. Хотя ты, конечно, хорошенькая.

В ответ Манефа перекинулась.

Она вернулась домой, принеся в себе будущих котят. Урлинга это вовсе не обрадовало.

– Мне одной кошки хватает с избытком, – мрачно говорил он знакомым, – а тут изволь возиться с целым выводком. Хоть топи их, право…

Манефа об этом знала, принимая эти злые слова слишком всерьез… Впрочем, все матери таковы. Ее бедная душа разрывалась между желанием убежать рожать в лес и желанием спрятаться для этой цели на чердаке – но и то, и другое обещало слабую безопасность. Беременная, домашняя кошка стала почти беспомощной, теперь она одинаково боялась Урлинга и собак, которые могли причинить вред ее будущим детям.

Котята родились в комнатушке на вершине смотровой башни, в гнезде, сделанном из старых попон, покрывала и соломы. Их было трое – и даже сейчас, по ним, слепым, с прижатыми ушами, было заметно, что их отец – лесной кот. Это были прелестные крупные лесные котята. Манефа, совершенно измученная страхом за детей, обожала их страстно и нервно, готовая защищать свое потомство от кого угодно – вплоть до Хозяина.

Но Урлинг все-таки был посредником, кое-что понимал – и оставил ее в покое. Манефа закрывала дверцу в башне на засов изнутри, а сама вылезала в окно и спускалась по крыше, так же по крыше принося котятам еду. Она каждый раз рисковала сорваться с пятнадцатиметровой высоты, но игра стоила свеч – никто не мог унести котят, пока ее не было дома.

Единственный котик с широкой мордочкой и милым наглым прищуром получил имя Неру. Манефа надеялась в меру сил научить детей жизни в лесу, как-нибудь приспособиться и уйти из дома, где все уже опостылело – но время шло, ей давали мяса и рыбы на четверых, и кошка потихоньку успокоилась.

Котята научились перекидываться года в полтора – Манефа могла гордиться. А к двум годам они стали задавать вопросы – и их сложно стало удержать в клетушке на вершине башни. Манефа фырчала и плевалась, хоть в глубине души и понимала, что дети не могут прожить всю жизнь взаперти, и стаскивала котят за шиворот обратно в жилище. В этом доме слишком многое грозило бедой ее детям.

Псы Урлинга разорвали ее котенка, когда выводку почти исполнилось три. Манефа ходила за едой, а котята уже стали очень подвижными и любопытными. Они сумели отодвинуть засов, и кошечка по имени Гейла выскочила из башни во двор, прямо на собак.

Манефа, мирная, хорошо воспитанная домашняя кошка, увидев это, насмерть задрала одного сторожевого пса и выбила глаз другому. В схватке она сама была тяжело ранена, но укусы были сущими пустяками по сравнению с болью потери.

Потом Манефа отлеживалась в башне, вылизывая перепуганных котят и медленно умирая от сознания собственного ничтожества. Она не может сохранить детей. Она, городская диванная подушка, домашняя киска, живая игрушка, не может уйти в лес – там она потеряет остальных, и не может остаться здесь – потому что и тут…

Жизнь среди людей не научила Манефу переносить потери с лесным фатализмом. Ей казалось, что все кончено. И тогда в башню впервые поднялся Урлинг.

У Манефы не было сил возражать, тем более, что тепло Урлинга могло помочь быстрее залечить ее раны. Замученная кошка даже не шипела. Она тупо, устало слушала.

А он, сам явственно шокированный произошедшим, сказал:

– Жаль котенка, славный был… Правда, очень жаль. Большие они уже, Манефа, тебе за ними не уследить, а собакам не объяснишь, что нельзя трогать кошку. У меня есть хорошая идея – один мой коллега в городе обожает кошек, хорошо понимает, так что мог бы взять котят на воспитание…