Зеленая кровь - Страница 73

– Ты снял? Жжжесть – сюжет!

Тео подошел к трупам. В Галерее уже отвратительно воняло – охранник потек черным и зеленым, его труп за минуту расползся так, что виднелись кости черепа и кистей рук.

Бритый Хайберт врезался спиной в один из стеклянных кубов, сполз на пол и теперь сидел, разбросав руки по сторонам. Его белая рубаха пропиталась красным, а лицо выглядело до странности неизменившимся – даже глаза едва начали тускнеть.

Стекло, забрызганное мозгами и кровью, потрескалось от пули, прошедшей череп Хайберта навылет. Пуля застряла в стеклянной толще. Через паутину трещин смотрел умирающий пес. Рамон подошел к трупу Хайберта и стал его тщательно обнюхивать, будто пытался унюхать еще не пришедший запах распада. Его уши прижимались сами собой, а шерсть так и топорщилась по всей спине.

Где-то взвыла сирена тревоги. Кто-то бежал в галерею, топая сапогами.

– Ко мне, Рамон, – сказал Тео. Он вдруг смертельно устал, он стал ватной куклой, пистолет казался слишком тяжелым для тряпичных пальцев, и Тео убрал его в кобуру. – Я уже понял. Этот Хайберт был живой. Ты хорошо выполнил долг. А я – убийца…

Рамон перекинулся и ткнулся лбом Тео в грудь.

– Они смотрят, – сказал в самое ухо. – Им ужасно больно. Помоги им.

Тео успел понять, но не успел предпринять ровно ничего. В зал вбежали охранники и жандарм. Тео прижал к себе Рамона, как плюшевого мишку.

Он чувствовал один цепенящий ужас.

Потом Тео сидел в пустом кабинете в жандармерии, за столом, перед листом писчей бумаги, писал и вычеркивал, все время видя внутренним зрением умирающих собак, их гаснущие глаза, полные бесконечной и безнадежной муки. Рамон в Старшей Ипостаси сидел на полу рядом с ним, положив руки и голову на колени Тео, смотрел снизу вверх.

– Напиши, что он был как мертвяк, – сказал пес.

– Пишу, – Тео погладил его по щеке. Все внутри болело от безнадежной жалости, стыда за людей и неистребимого чувства вины, даже дышать было больно. Рамона никто не мог ни прогнать, ни отослать; он запрыгнул вслед за Тео в машину жандармов, приехал вместе с ним сюда, проводил его в этот кабинет, где обычно допрашивали живых преступников – не отходил ни на шаг. Рычал на жандармов. Перекинулся, чтобы сказать следователю: "Меня гнать нельзя, я напарник Тео, я с ним". Жандармы косились с выражением сочувствия и порицания одновременно, не стали принимать особенно жестоких мер, чтобы отправить собаку на псарню СБ.

При обыске у Тео отобрали только личное оружие и удостоверение. Бляшку с Путеводной Звездой с ошейника Рамона никто не сунулся отстегивать.

– Знаешь, старик, – сказал следователь жандармов, – я, в какой-то мере, тебя понимаю. Этот Хайберт был, по-моему, отменная мразь, подонок с волосатой лапой в Городском Совете, а у вас в СБ нервные нагрузки – мама, не горюй… Ты сколько пахал-то без отдыха? Сорвался, ясен перец… Ты совсем уж не отчаивайся, мы твоему начальству позвонили, эта девка из Лиги тоже сейчас показания пишет, на твоей стороне – может, до суда отпустят под подписку, а там, глядишь, дадут условный срок, отдохнешь, нервы подлечишь…

Тео рассеянно кивал, удивляясь, что душевная боль может ощущаться так физически очевидно. Он мог думать только об умирающих собаках – а еще вспоминались псы, мечущиеся в вольерах Центра Развлечений, маленький рысенок, которому отрезали пальцы, кроткий укор во взгляде лося, заросшие короткой шерстью рубцы на рысьей голове, бродяжка Гарик, которому Тео не успел побыть Хозяином… Я всю жизнь считал, что борюсь со злом, думал он. Я был уверен в себе, я думал, что точно знаю, где зло, я весело сражался с дохлятиной и страшно собой гордился… а что ж теперь получается? Я пытался защищать людей от нежити, ради этого подставлял под пули, аммиак, электрошокеры псов, беззащитных перед людьми псов, преданных нашему делу псов… А другие люди, вовсе не нежить, в это время испытывали на таких же псах психотропные средства, кромсали псов на части, чтобы самовыражаться, бес им в глотки, накачивали псов наркотиками, чтобы они дрались друг с другом… и, так же, как и я, считали, что действуют в своем праве, вот где загвоздка. Мы, люди, дружно считаем, что имеем право делать с ними все, что угодно: развлекаться ими, убивать их для своей выгоды, делать из них живое оружие, живые датчики, живые тренажеры…

Почему это я, точно так же, как все эти… живые мертвецы во главе с Хайбертом… считаю, что имею право использовать собачьи жизни для достижения моей, человеческой, якобы благой цели? Кто дал мне это право?

Хольвин когда-то говорил, что у людей нет врожденного запрета на убийство себе подобных, а я не слушал, твердил о нравственности, о том, что преступивший запрет обычно становится мертвяком – излагал официальную точку зрения, в общем. Но ведь правда, запрета нет. Ведь, когда я стрелял в эту гадину, мне, по большому счету, было все равно, мертвяк он или не мертвяк. Я хотел убить – и все… Он в своем праве, я в своем праве… Гниды мы, а не люди.

Тео попытался позвонить Хольвину, но телефон Хольвина не отвечал – Хозяин, как всегда, не взял с собой в лес мобильник. Потом гладил Рамона, его черные шелковые волосы, совершенно такие же на ощупь, как атласная шерсть у него на макушке в собачьем виде – а Рамон тыкался лицом в его руки, не перекидывался, говорил:

– Ты напиши им, что они хотят. Может, они тогда нас отпустят домой или поесть принесут.

– Я им сейчас скажу, чтобы покормили тебя, – сказал Тео. Ему хотелось расплакаться.

– Я один не буду, – сказал Рамон, положил ладонь Тео на колено – "дал лапу". – Я только вместе с тобой буду.